Она поднесла ладони, сложенные лодочками к губам, дуя, пытаясь согреть окоченевшие пальчики. Холодно. Очень холодно после теплой Франции в сырой и серой Англии. Одри поднесла пальцы совсем к губам, таким же холодным и окоченевшим, непослушным и отказывающимся складываться в безропотную улыбку, но она пыталась. Что привело её сюда? Она брела по улице не разбирая дороги, совершенно не представляя, куда же ей податься и чем заняться в этой жизни - предыдущий этап, полный тишины, покоя и шелеста книг, закончился, оставив после себя видение сводчатых белокаменных арок Шармбатона, легкий аромат роз в школьном саду и тепла. Но он прошёл, прошёл мимолетным видением, будто бы никогда и не было. Хотя и там она не была счастлива, ей просто там было спокойно, куда спокойнее, чем дома, хотя неизменно тянуло именно туда, в родную деревеньку. Каждые каникулы она сидела на подоконнике в своей комнатке, разглядывая как пестрая толпа учеников исчезает, возвращаясь к свои родным. А потом, когда в школе становилось тихо-тихо, Одри каждый раз обходила знакомые коридоры, удивляясь тому, насколько они молчаливы, как будто бы вместе со студентами из Шарбатона утекала жизнь. Лишь учителя, жившие там всё время, да книги были её собеседниками. У неё было много времени летом, чтобы возиться с цветами в саду, чтобы просиживать дни напролёт с книгой, изучая хоть что-нибудь, а когда и это надоедало, то просто смотрела в окно. Смотрела часами, не считая времени, как будто бы сама превращалась в статую ожидания. Так утекали дни год за годом, оставляя в её головке новые знания и невосполнимую тоску по дому, которого девушка была лишена. Вместо дома у неё была школа, но потом и этого её лишили, стоило лишь сдать выпускные экзамены.
Было так странно покидать эти стены, с которыми, кажется, она уже сжилась. У неё не было совершенно никаких идей, как ей жить дальше, никто в этом мире не ждал её, чтобы поздравить с радостным событием. Она с лёгким недоумением выходила за стены Шармбатона, не понимая, что ей делать дальше. Конечно, она и до этого думала, что с ней будет потом, когда она доучится, но ничего придумать не получалось — в силу характера и природной робости, хотя Дюваль умела многое и была далеко не худшей волшебницей, ей просто не хватало веры в себя, чтобы подать заявление куда-нибудь. Ей казалось всё таким большим и страшным, а мир просто обрушился на неё лавиной звуков и пестротой толпы, среди которой не было ни единого знакомого лица. Одри растерялась, потерялась и в конец перепугалась. Мир был огромным, а она была маленькой — где-то здесь приходило понимание о том, что вселенная слишком большая, чтобы отвлечься от глобальных проблем на её переживания.
Было очень холодно — тонкое скромное черное платье с белым круглым воротничком, легкое пальто поверх, небольшой чемоданчик с вещами — вот и весь её багаж. Она вновь остановилась, чтобы полюбоваться на красочную витрину и погреть в конец озябшие руки, прижать ладони к щекам, смахивая с ресниц водяную пыль. Там, во Франции, она таки попыталась, в очередной раз попыталась завоевать право на дом, вернувшись к родителям, но единственное, что спасло от повторения событий многолетней давности — волшебная палочка и умение трангрессировать. Разговор, как и всегда, закончился лишь пеной бешенства у главы семейства, печальными глазами матушки, которая не могла при всём желании повлиять на происходящее. Ничего не оставалось, кроме как спрятать лицо в ладонях и, давясь слезами, оставить это место. Навсегда.
Кажется, она уже промокла насквозь и стоило бы найти, где ночевать, но она все брела по улице, вглядываясь в точно такие же незнакомые лица, только теперь ещё и чужую речь, пусть она и достаточно неплохо её понимала — у неё было время, чтобы выучить английский во время каникул. Где-то с месяца четыре девушка работала во Франции, в небольшом цветочном магазинчике — она любила цветы, они всегда ей казались воплощением добра и красоты, но жить неподалёку от близких, ощущая при этом, что они невероятно далеки для неё, оказалось невыносимо. Не заработав ровным счетом ничего, она поддалась внезапному отчаянию и желанию просто всё забыть, убежать, скрыться от того, что приносит боль, оказаться далеко-далеко. И вот она здесь, в Англии — без денег, работы и планов.
Одри снова поднесла закоченевшие руки к губам, потерла пальчиками нос, чувствуя, что простуда уже близко, уже подступает, обнимая за плечи свою жертву. Но она рассматривала красивую витрину — манекены, на которых такие красивые мантии, что заворожили её. Она смотрела как ребёнок - чуть приоткрыв рот от восхищения, протягивая руку к стеклу, чтобы коснуться мантии и ощутить мягкость ткани на своих руках... Глаза скользят по витрине, по витиеватой вывеске и объявлению на двери о поиске помощницы. Но это место не для неё, но...
- Бонжур, мсье... - Одри сама удивилась, что посмела сюда войти. Французский акцент смешивается с начинающимся насморком, а она с удивлением и восхищением смотрит на прекрасное убранство ателье. Всё такое чудесное, такое волшебное, что кажется сказкой. Однако, робость берёт своё — даже войдя, чтобы попросить работу, она уже сомневалась, что ей здесь место среди всей этой красоты, стоит на пороге, не в силах сделать шаг ни вперёд, ни назад, застыла на пороге, разглядывая широко распахнутыми глазами незнакомый ей мир роскоши.

Всегда любопытно заглянуть в книгу с красивыми картинками, хоть одним глазком подсмотреть за персонажами сказок, очутиться там минут на пять. Для Одри ателье казалось именно таким – чем-то из другой жизни, за которой она может наблюдать со стороны, но ни в коей мере не участвовать. Лишь иногда мечтать и представлять себя на месте принцессы из сказки или клиентки из дорогого бутика.
Здесь было тепло, едва уловимо пахло сухими духами, которыми пропитывали ткани для лучшей сохранности. Девушка узнала в некоторых из них даже какие-то маггловские ароматы – у волшебников не было тех проблем при транспортировке, у них были заклинания и трангрессия, а в неволшебном мире была моль, долгие дороги и влага. Неожиданно было их ощутить здесь, но вряд ли клиентки ателье могли определить их происхождение. Одри разглядывала помещение так, словно бы это был музей, и когда она задрала голову, с восторгом рассматривая потолок и верхние полки, на которых лежали ткани, внезапное приветствие заставило её вздрогнуть. Теперь она вспомнила, что всё ещё стоит в дверях. Не войти теперь казалось некрасивым и невежливым, а войти – кощунством.
- Простите меня, пожалуйста, - она тут же опустила голову как провинившаяся школьница, ожидающая наказания. – Я не хотела вам помешать, но… Но у вас так красиво! – она всё же сделала шаг вперед, дверь сама тихо закрылась за ней. – Я… Меня зовут Одри Дюваль, я просто любовалась вашей витриной, мсье Твилфитт, увидела объявление, что нужна помощница и… Простите, я не представляла, что такая красота существует, а в тех мантиях, наверное, будут восхитительно смотреться очень красивые волшебницы. Вряд ли я подойду вам.
Маленькая Одри ещё раз с восхищением обвела взглядом помещение, рассматривая и убранство, и готовые мантии, и ткани. Готового платья было не так много, но это и понятно – богатые клиенты любят, когда шьют исключительно под их прихоть, - однако то, что было представлено, казалось великолепным. Немалую роль играли ткани, красоту которых не скрывал сложный крой, и ювелирная работа портных, благодаря которой казалось, что швов и вовсе нет.
- Это ведь ткани из маггловского мира? – в Европе, которую некогда взбудоражил Гриндевальд, сейчас царило хрупкое равновесие между волшебниками различной чистоты крови, хотя и там были фанатики, иначе бы Одри никогда не задала подобный вопрос, сочтя его бестактным и возмутительным. – Простите, если мой вопрос нескромный, - но извиняться она никогда не уставала, даже если её вины не было в том, о чем она просила прощение. Ей было проще взять на себя даже чужую вину, когда несправедливость была совершена не ею (хотя как эта птаха могла вообще кому-либо навредить?), а по отношению к ней. – Они очень красивые. Никогда таких не видела, - чуть осмелев и увлекшись, она сделала несколько быстрых шагов внутрь, но проходя мимо декоративного столика машинально поправила цветок в вазе, наклонившийся чуть больше, чем его товарищи. Вещи остались у входа, где удивленная француженка их и забыла, завороженно блуждая по ателье и опять забывая, что в этой сказке есть самый настоящий живой человек. А потом вспомнила, перепугалась, покраснела, потом снова побледнела:
- Простите… Я вам мешаю, понимаю… Я сейчас же уйду и… Ой, - она заметила, что на столике остались капли дождевой воды, слетевшие с пальто. – Я сейчас всё поправлю!
Поправить было нечем, кроме как чистым носовым платком, собственноручно вышитым.

По школьной привычке, сочетавшейся с привычкой подчиняться, выработанной деспотичным отцом, Одри не могла покинуть ателье до тех пор, пока хозяин не позволит ей, согласившись с тем, что она действительно никчемна и недостойна подобной работы. Но ни окрика, ни холодного кивка, позволяющего уйти, она не дождалась. Она с легким испугом вскинула глаза на подошедшего достаточно близко к ней мужчину, непроизвольно прижала руку, в которой держала платок, к груди.
- Да, мсье, – она смотрела снизу вверх, широко распахнув глаза и стараясь не шмыгать носом. Холод и сырость достаточно быстро отразились на самочувствии француженки, никогда не отличавшейся крепким здоровьем, но признаться в этом она не могла. Не из чувства гордости, а из нежелания обременять своими проблемами других людей, занятых куда более серьёзными и важными вопросами. Она готова была бросить всё, что нужно было ей, чтобы помочь кому-то другому по первой просьбе, но не готова отстаивать свои интересы. - Я сегодня прибыла из Франции и хотела бы… Но я не смею надеяться даже, что окажусь достойна подобного места. Я не так много умею и… Спасибо. Право, не стоит беспокоиться из-за меня и делать чай…
И всё же она согласилась, потому что подумала, что ещё большим неуважением было бы, возможно, обидеть человека отказом. Тем более, чашка горячего чая действительно могла скрасить ей жизнь и немного унять озноб, чем не могло похвастаться её пальто, слишком лёгкое для этого времени года. Одри с опаской посмотрела на перевернутую вывеску – в её головке никак не укладывалось, зачем мсье Твилфитт до сих пор ещё её терпит, вместо того, чтобы выгнать из ателье и заняться своими делами. У него наверняка было немало важных дел, куда более важных, чем она.
- Благодарю, мсье… – она чуть покраснела от смущения, когда англичанин проявил по отношению к ней элементарную вежливость. Ей было непривычно. - Да-да, конечно, – даже если бы не устроил бы, вряд ли она сказала бы об этом. Но слушала Одри действительно внимательно, с каждым словом всё больше унывая и убеждаясь, что ей здесь действительно не место. Этот господин был красив, спокоен и явно мастер своего дела, а она… Она ничего не умела толком, её некому было учить, просто необходимость заставляла шить себе одежду самостоятельно, чтобы сэкономить хоть немного средств, а денег у неё всегда был чуть меньше, чем мало. А ещё у неё были книги, по которым можно было учиться всему на свете, и невыносимо долгие каникулы, когда в школе не было никого. - Да, мсье Твилфитт, я сама вышила этот платок, – она неловко повела плечами, смущаясь похвалы – так, безделица, а не произведение искусства. - Я… – она правда ничего не умела. И готова была сознаться в этом сразу же, но мужчина отвлекся, а говорить что-либо в спину казалось неуважительным по отношению к собеседнику. - Спасибо, мне, правда неловко, что я так отнимаю у вас зря время… Вы так добры ко мне… Я не могу похвастаться ничем, – она смутилась и поставила чашку обратно на стол, так и не сделав и глотка. - Только то, что на мне, но это не чета мантиям, которые я увидела в вашем ателье… Простите, что я отняла ваше время…
Ей было до ужаса неловко и стыдно. Хотелось исчезнуть и не расстраивать этого доброго англичанина, который разговаривал с ней как с настоящей. Он всё ещё её не отпускал, а просто молча уйти теперь было ещё более стыдно.

Похвала оказалась неожиданной и приятной; Одри смутилась, покраснела, вскинула глаза на мужчину, но тут же стыдливо опустила. Её никогда никто не хвалил, потому что в этом не было особого смысла - отец умел восхвалять лишь Господа Бога, мать боялась сказать лишнее слово, в школе просто воспринимали чем-то естественным тот факт, что она всегда все аккуратно и правильно делала. Аккуратно, но не блестяще - нет повода отметить чем-то более существенным, чем кивок головой.
- Merci, мсье! Я... Мне так приятно слышать похвалу от вас! - ей было действительно приятно, потому что этот человек видел её первый раз в жизни, а сказал больше хороших и добрых слов, чем все остальные вместе взятые. У неё и в мыслях не было заподозрить, что Твилфитт может хвалить её с какой-то корыстной целью, хотя она и не считала, что заслужила подобную высокую оценку. Стало неловко за дешевые ткани, из которых была сшита её одежда, но на хорошие у неё не было денег, приходилось обходиться тем, что было и как-то подлаживаться под особенности материалов. У неё не было свободной ткани для экспериментов, а потому почти все приходилось делать с первого раза, иначе она рисковала и вовсе остаться без одежды и денег. Она не думала о том, что совершает какое-то чудо, что то, что она делает - нечто выдающееся, она делала, потому что не могла иначе. - Меня никогда не хвалили, мсье. Вы очень добрый человек! - девушка созналась, повинуясь внезапному порыву, но тут же снова смутилась, потянулась за чашкой, чувствуя укор в словах англичанина. - Я... Нет-нет, простите... - она сделала пару небольших глотков. Чай был вкусный и ароматный, как раз такой, какого ей не хватало после лондонской промозглой серости. Немного солнца в горячем напитке - Одри непроизвольно улыбнулась, выдыхая уже спокойнее; озноб, наконец-то, оставлял её. Вместо озноба теперь было искреннее беспокойство за этого доброго красивого джентльмена, которому нужна была помощь. Одри представила, как мужчина здесь устает в одиночестве, сердце защемило от сочувствия - теперь, даже если бы он не платил ей жалование, а просто попросил помочь, она с готовностью согласилась бы выйти на работу хоть сейчас. Сумма же заставила её совершенно обескураженно и прямо посмотреть на Твилфитта. Ей эти деньги казались астрономической суммой. - Разумеется, мсье, я помогу и не брошу вас здесь одного, чем смогу помогу. И если нужно, то могу начать сегодня, мне пока всё равно некуда идти... Вы... Вы очень щедры, мсье, я... Я постараюсь не подвести вас, честное слово.

Было два мира: там, под дождем, где было холодно, пусто и по пятам следовали призраки прошлого, и тут, в сияющем чистотой и роскошью ателье, которое могло являться ранее лишь в каком-то чудесном сне Одри. Она обвела взглядом ещё раз кабинет, поражаясь тому, что столько красоты может быть в одном месте. Шармбатон был душист и красив, но совершенно не похож на чопорную роскошь англичан, некоторую манерность, вызов, что сквозили в каждом предмете. Ей было немного страшно, потому что каждая вещь, казалось, была чем-то более сложным и ярким, чем она сама, но теперь, когда она дала слово Твилфитту, отказаться от него уже не могла.
- Мсье... - француженка вскинула глаза на него быстро, неожиданно прямо, выдерживая так несколько секунд и только потом отводя взгляд в сторону - она не ожидала, что англичанин окажется настолько добр к ней. В её сознании этот мужчина, безупречно выбритый, идеально одетый и вежливый, постепенно возводился в ранг ангела-хранителя, такого же доброго, милосердного и справедливого к праведникам, но беспощадно карающего грешников. Она на силу удержалась от того, чтобы начать читать молитву, восхваляя Господа Бога, но взгляд её был красноречивее слов - она была восхищена столь же сильно, сколь и смущена предложением, решавшим вопрос крова над головой хотя бы на первое время. Она думала о том, что стоит отказаться и поискать себе комнатку, чтобы не обременять Твилфитта, но ещё она помнила о том, что у неё в кармане едва ли хватит денег на то, чтобы прожить даже до первой зарплаты. Предложение было истинно спасительным, а потому, принимая его, она пообещала себе и Господу, что за такую доброту и отзывчивость, она не только ни за что не подведет этого красивого англичанина, но и постарается как-то компенсировать свое проживание помощью по дому. Она многое умела делать даже без волшебства. - Вы... Вы не представляете себе, мсье, что вы делаете сейчас для меня... Я не знаю, как вас отблагодарить за доброту. Видит Бог... - он говорил о том, чтобы она пила чай, а она рвалась упасть на колени и целовать его руки в восторженном порыве преданности. Одри едва не сделала это, но ей стало неловко касаться этого человека, как будто бы от этого случилось бы что-то непоправимое, какое-то святотатство, потому что она ещё не заслужила прикосновения к святыне. - Да, мсье, - с благоговением пришлось пить чай, но сделав пару глотков, она отставила чашку - невежливым казалось есть, когда с ней разговаривают. Девушка старательно всё запоминала, кивая головой - вроде бы ничего сложного пока что. - Да, мсье... Мистер Твилфитт, - переучиться было непросто, но она могла постараться, ведь это был сущий пустяк в сравнении с тем, что для неё сделал хозяин ателье. - Я всё запомнила, кажется: слушать, не вмешиваться в разговор, пока меня не спросят мнения, обращаться ко всем уважительно, не спорить... Я могу клиенту предложить что-то иное, если его выбор мне покажется... Хорошим, но не самым лучшим? - она робко подняла глаза, думая о том, что зря задала этот вопрос. Кто она, чтобы указывать самым влиятельным людям Англии как одеваться?